действительно гулял: почти все посетители небольшого трактира собрались вокруг стола, за которым восседал Коффман — большой, пузатый, весёлый, рыжий и шумный. Он был одним из немногих людей, которых Енох не то чтобы любил, но к которым относился с симпатией. Громогласный Ицик мог перепить любого бюргера, обжулить любого хитрого грека и при этом был одним из самых добродушных и порядочных купцов, с которыми Енох имел дело. Он мог рассказывать совершеннейшие небылицы просто так, для того чтобы развлечь компанию, но как только дело доходило до расчётов, всегда был аккуратен, чёток и порядочен. При этом Ицик был отчаянным и отважным путешественником. Ему не составляло бы особого труда, зная все ходы и выходы в этом торговом мире, без всякого риска зарабатывать приличные деньги, не выходя из своей конторы, но он не мог усидеть на месте. Его манили новые земли, новые страны, неведомые ещё диковинки и, конечно, женщины. Страсть Ицика к шиксам всех цветов кожи и разрезов глаз, которых он время от времени привозил из своих походов и безуспешно пытался провести им гиюр, была общеизвестна, и от отлучения от родной синагоги его спасали только щедрые пожертвования. Сейчас он вернулся из своего первого путешествия в далёкую Америку. Судя по его довольному виду, поход был удачный, и у него явно было что рассказать и чем похвастаться.
Когда Енох вошёл, Ицик, собрав вокруг себя толпу из почти всех присутствующих в трактире, рассказывал что-то явно экзотически непристойное. Он понижал голос, а мужчины, окружившие его, склонялись всё ниже и теснее до тех пор, пока всё собрание не взорвалось оглушительным хохотом.
Отсмеявшись, Ицик заметил Еноха и, перекрыв своим мощным басом весь кабацкий гам, завопил:
— Енох, друг мой! Иди сюда — я вернулся, и не с пустыми руками.
Еноху не слишком хотелось обсуждать перед всеми, что привёз ему долгожданный поставщик, но деваться было некуда. Он подошёл, обнялся с Ициком и без особой надежды попытался его урезонить.
— Ицик, друг мой, я бы не хотел, чтобы предмет наших с тобой отношений был известен всем.
Тот, как будто и не пил перед тем всё утро, ответил спокойным и трезвым голосом:
— Конечно, Енох. Дай мне десять минут, чтобы доесть эту чудесную куриную шейку, которую так замечательно готовит жена Шломо, и пойдём в мою контору. Там всё и обсудим.
Конечно, десятью минутами дело не обошлось. Не успели они доесть шейку, как Шломо вынес фаршированную рыбу, от которой ну никак было невозможно отказаться, а под неё пришлось взять ещё кувшин домашнего вина, а уж не закончить обед цимесом — разваренной в мёду морковкой — было бы просто неуважением к хозяйке. Так что, когда через час с лишним они выбрались из трактира, Еноха уже клонило ко сну от сытости и приятно шумело в голове. Контора Ицика находилась неподалёку, и дошли они быстро, несмотря на то что Ицик по дороге цеплялся ко всем женщинам и раскланивался со всеми прохожими. Все поздравляли его с возвращением и выспрашивали, что привёз нового и интересного. В конторе он взгромоздился в огромное кресло, как трон возвышавшееся у письменного стола, жестом фокусника сунул руку куда-то вниз и вытащил увесистый свёрток, завёрнутый в серое плотное сукно. Бережно положив его на стол, Ицик принялся разворачивать ткань, мурлыча под нос какой-то торжественный марш. В свёртке оказались четыре деревянные пластины. Две побольше и посветлее, с желтоватым отливом. И две потоньше, потемнее и довольно невзрачные на вид.
— Вот это, — Ицик указал на светлые, — секвойя. Ты себе представить не можешь, Енох, что это за гиганты! Их верхушек с земли увидеть просто невозможно — они уходят куда-то за облака и теряются там. Никто не знает точно, сколько им лет. Местные индейцы говорят, что эти деревья появились задолго до того, как был создан человек, и останутся на земле после Страшного суда. Их нельзя рубить, но, на твоё счастье, одного из этих гигантов свалила жуткая буря, его торжественно освежевали, как эскимосы тушу кита, и с огромным трудом мне удалось купить эти две доски. Тот, у кого я их купил, рассказывал, что когда они распилили этого гиганта, то на срезе он насчитал больше трёх тысяч годовых колец — а индейцы утверждают, что это дерево было ещё из самых молоденьких. Но это всё ерунда по сравнению с этими невзрачными дощечками, — Ицик сделал внушительную паузу. Он упивался своим рассказом, глаза горели. — Ты знаешь, что такое тополь и осина?
— Конечно, знаю, — немного разочарованно отозвался Енох. — У нас полно и того и другого.
— Так вот, это — тополь осинообразный. И такого здесь нет. Это вечное дерево, Енох. Американцы называют его «пандо». Дерево само по себе невзрачное, обыкновенное. Но оно не умирает, а как бы передаёт себя дальше, вырастает новое и становится не одним деревом, а целой рощей, растущей из одного корня. — Ицик полез в растрёпанную записную книжку. — Один учёный — ботаник, которого я там встретил, написал мне его латинское название: Populus tremuloídes, и, кстати, он сказал, что этой роще, огромной роще в сотни деревьев, из одного из которых и выпилены эти дощечки, — восемьдесят тысяч лет. И все они одно и то же дерево!
— Передача себя. Переселение душ, — заворожённо прошептал Енох. — Вот оно. То, что я искал.
Ицик, увлечённый рассказом, не расслышал, что сказал Енох, и, должно быть, к лучшему, так как цена могла тут же подрасти. Дружба дружбой, а выгоды своей Ицик никогда не упускал. Они ещё поболтали, распили бутылочку вина, привезённую Ициком из Португалии, где они отдыхали в порту после тяжёлого плавания через океан. Енох рассчитался и собрался уже уходить, когда услышал странные звуки и возню в дальнем углу помещения.
— Это мыши так разгулялись, покуда ты был в отъезде? — спросил он хозяина.
Ицик заржал, полез в угол, откуда доносился писк, и вытащил на свет большую клетку с двумя обезьянками.
— Всучил мне один клиент в Малаге. Не хотел я брать, но я на этом парне столько заработал, что решил сделать ему приятное и купил у него этих двух мартышек. Вот теперь не знаю, что с ними делать. Хочешь, продам — совсем недорого, за сколько купил, за столько и отдам. А ты с ними и с фотокамерой вместо шарманки будешь ходить по улицам и привлекать клиентов, — развеселился купец.
— Да, пожалуй, возьму, — ответил Енох, у которого тут же возникла совсем другая идея: вот кто ему и был нужен для опытов.
Глава 6
6.1
Ближайший зоомагазин, на его счастье, нашёлся в трёх кварталах от дома. Народу было мало: вежливая и использующая давно забытые всеми слова санкт-петербургская старушка покупала корм для канарейки, а две девочки в белых школьных фартучках выбирали хомячка для живого уголка — осматривали каждого, которого вялая продавщица вытаскивала им из клетки, и примеряли, подходит ли ему заранее заготовленное имя. Имя было женское, но продавщица, работавшая недавно, не различала хомячков по полам, и в результате девочки купили упитанного мальчика, нарекли его тут же Мусей и, радостно повизгивая, убежали, размахивая картонной коробкой с несчастным Мусей, которого уже изрядно укачивало. Подошла очередь Мазина.
— Мне бы парочку белых мышей, — стесняясь, как при покупке в аптеке презервативов, сказал Михаил Александрович.
— Вам пару — в смысле, мальчика и девочку? — переспросила продавщица.
— Да мне, собственно, пол не важен, — растерянно ответил Мазин. — Мне пару — в смысле, две. Мыши.
— Вам на кормление, что ли? — безразлично поинтересовалась продавщица.
— Кормление кого? — не понял он.
— Ну, кормить ими будете? Не знаю, кто там у вас: удав, крокодил?
— А-а-а… — сообразил Мазин. — Нет, я сам их ем, — подумал, что пошутил он.
Но оказалось, что напрасно. Недаром бабушка частенько повторяла ему:
— Мишенька, каждое слово, которое ты скажешь, будет лишним.
Продавщица не улыбнулась.
— Понятно. У нас уже один такой покупатель был. Каждую неделю по пять
